Форум сайта «Глобус Беларуси»

[Валацуга]

РќР° Дворцовом мосту РѕРЅРё держались Р·Р° перила – так сильны были порывы ветра.
– Удивительно, что такая РїСѓСЂРіР° РІ Ленинграде,– сказала Маша.– РњРЅРµ кажется, что эту РїСѓСЂРіСѓ ты привез СЃ СЃРѕР±РѕР№, чтобы показать РјРЅРµ… РќСѓ, скажи, Толя, что это так? РћРґРёРЅ-единственный раз.
– РќСѓ почему РѕРґРёРЅ-единственный раз? – возразил Ринтын.– Можешь взять РІСЃРµ РїСѓСЂРіРё Чукотки…
– Это правда?
– Правда, Маша.
Маша остановилась и зябко поежилась. Она вся была в снегу. Не очень теплое, должно быть, пальтишко намокло, снегом покрылись брови и выбившиеся из-под шапочки волосы.
– Маша! – взволнованно сказал Ринтын.– РЇ заранее знаю, что ты РјРЅРµ возразишь. РЇ знаю, ты скажешь, что СЏ легкомысленный Рё пустой человек, РЅРµ подумал Рѕ будущем, что надо подождать хотя Р±С‹ РґРѕ окончания учебы, что Сѓ нас СЃ тобой РЅРё кола РЅРё РґРІРѕСЂР°. РќРѕ считай, что СЏ тебе РЅР° это очень убедительно ответил… Словом, СЏ тебя прошу быть моей женой.
Маша удивленно уставилась на Ринтына. Она что-то хотела сказать, но он не дал:
– Ничего РЅРµ РіРѕРІРѕСЂРё РјРЅРµ! РќРµ надо! Если ты согласна, то придешь РЅР° это место СЂРѕРІРЅРѕ через неделю. РќРѕ только если согласна… Рђ теперь – РґРѕ свидания! ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

– Позвольте РјРЅРµ! – вмешался незнакомец.– Разрешите прежде представиться: помощник режиссера Ленинградского государственного цирка РЇРЅРєРѕРІСЃРєРёР№… Так РІРѕС‚, РґСЂСѓР·СЊСЏ РјРѕРё… Рљ новогодней программе намечается большой пролог-парад, символизирующий нерушимую дружбу народов. ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Фонари на �тальянском мостике над каналом Грибоедова сказочно мерцали в радужных ореолах.



Я прошёл мостик и по улице Ракова направился к Филармонии, возле тяжёлых парадных дверей которой издали угадывалась толпа жаждущих заполучить билет.
Слева от меня в заиндевелых деревьях парка Площади искусств в блестящей изморози стоял бронзовый Пушкин.



Такси, скрипя тормозами, высаживали на углу пассажиров и, весело мигая зелёными огоньками, огибали площадь перед Русским музеем и по улице Бродского мчались навстречу шуму Невского проспекта.
Я ещё не дошёл до угла, как меня стали окликать полные затаённой надежды голоса:
- Лишнего билетика нет?



...Я возвращался с концерта той же дорогой. Туман по-прежнему окутывал величественные здания и шелестел изморозью в деревьях. Я долго стоял в сквере Русского музея, возле бронзового Пушкина, и душу мою и мысли несли вдаль паруса музыки. ("Паруса")

[Валацуга]

…РћРЅ уезжал РЅР° РљРёСЂРѕРІСЃРєРёРµ острова или просто садился РЅР° трамвай, ехал РґРѕ конечной остановки Рё шел Рє берегу Финского залива, который убегал РІ далекую туманную дымку РѕС‚ шумных Рё горячих улиц, РѕС‚ раскаленного металла, РѕС‚ блеска золотых куполов Рё шпилей.



…РќР° речном трамвае Ринтын поехал РЅР° РљРёСЂРѕРІСЃРєРёРµ острова. Р’ парке было пустынно, РїРѕ аллеям бродили РѕРґРёРЅРѕРєРёРµ гуляющие, Р° РІ РјРѕСЂСЃРєРѕР№ синей дали таяли паруса.



Ринтын сел лицом Рє РјРѕСЂСЋ. РћРЅ старался РЅРµ думать Рѕ сегодняшней неудаче, РЅРѕ мысль РѕР± исписанной полстраничке РЅРµ уходила РёР· головы. Может быть, так Рё должно быть? Ведь никто РёР· пишущих РЅРµ сказал, что это легкий Рё приятный труд. РќРѕ если это творчество, значит должно быть какое-то удовлетворение… Ветер принес музыку. “Грезы” Шумана. Р’РѕС‚ это настоящее совершенство! Разве можно поверить, что такое произведение создавалось РІ муках, РІ многократных поправках, вычеркиваниях, переделках, РІ разочарованиях Рё новых надеждах? РћРЅРѕ просто вылилось РёР· глубины сердца, РёР· тех тайников души, РіРґРµ рождаются прекрасные мелодии, благородные порывы, гениальные мысли, великие произведения… Может быть, Сѓ Ринтына Рё нет этого тайника, того вместилища, РіРґРµ РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ превращение обыкновенных слов РІ материал художественного произведения?
Да и откуда оно может быть у него? Великие люди видели книгу с самого рождения, прекрасная музыка звучала у их колыбели, а поэзия входила в сознание, едва только они начинали понимать связную речь. А что видел и слышал Ринтын в яранге дяди Кмоля?
Музыка умолкла, и Ринтын побрел к выходу из парка.



("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Студентом университета я впервые побывал в Большом зале Ленинградской филармонии, в этом удивительном доме музыки. Честно сказать, я долго собирался, все боялся, что приду и ничего не пойму.
�так, первый концерт. ("Под сенью волшебной горы")



Некоторое время СЏ жил неподалеку РѕС‚ здания Ленинградской филармонии Рё Р·Р° несколько сезонов прослушал весь классический репертуар прекрасного оркестра РїРѕРґ управлением Курта Зандерлинга, Евгения Мравинского, РђСЂРІРёРґР° РЇРЅСЃРѕРЅСЃР°. Р� уже позже — Юрия Темирканова. ("Дорожный лексикон")

[Валацуга]

Это трудно выразить словами, так же как бессилен был объяснить Моцарта лысый, верткий человек в Малом зале Филармонии имени Глинки в Ленинграде. Он говорил общие слова, взывал к чувствам слушателей, пытался настроить их на определенный лад, делился собственной любовью к великому композитору, а когда началась музыка - каждый вспоминал то, что ему было дорого и близко, лежало на сердце и тревожило душу.



…Р’ том Малом зале имени Глинки Кайо вспоминал мелодии, слышанные РІ детстве, возвращался мысленно РЅР° СЃРІРѕСЋ СЂРѕРґРёРЅСѓ Рё ощущал РІ сердце тоску. Р� РѕРЅ думал Рѕ том, что осталось РЅР° СЂРѕРґРёРЅРµ. Рђ ведь РґСЂСѓРіРёРµ потосковали РґР° Рё успокоились, стали настоящими горожанами, СѓСЃРІРѕРёРІ чуждые чукотским жителям привычки. РћРЅРё могли часами бродить, РЅРµ уставая, РїРѕ каменным улицам Рё даже научились пить РїРёРІРѕ. ("Дорога РІ Ленинград")

[Валацуга]

Шел редкий мохнатый снег. Он оседал в каменных складках памятника Екатерине II. Лучи электрических фонарей ловили снежинки.
Перед большими тяжелыми дверями толпился народ.



("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Вторым музеем РІ моей жизни был сразу же величайший Рё богатейший музей РІ РјРѕСЂРµ — петербургский, тогда ленинградский Эрмитаж. РћРЅ поразил меня невероятным богатством Рё всерьез заставил задуматься над тем, Р° нужно ли человеку такое великолепие? Р’Рѕ РІСЃСЏРєРѕРј случае, существо такого склада Рё воспитания, как СЏ, РЅРµ могло Р±С‹ обитать РІ такой роскоши, РІ окружении этого величественного, нечеловеческого великолепия. Люди, изображенные РЅР° картинах, РІ массивных золоченных рамах, РЅРµ походили РЅР° обыденных ленинградцев, проходящих РјРёРјРѕ РїРѕ скользким паркетных полам РІ РјСЏРіРєРёС… войлочных тапочках, РѕРЅРё были совершенно РёР· РґСЂСѓРіРѕРіРѕ РјРёСЂР°, словно пришельцы СЃ РґСЂСѓРіРёС… планет. Хаос впечатлений РѕС‚ первого посещения Эрмитажа РЅР° долгие РіРѕРґС‹ отвадил меня РѕС‚ посещения художественных музеев.


("Дорожный лексикон")

[Валацуга]

С некоторой опаской я пошел в Кунсткамеру, Музей этнографии, основанный еще Петром Первым. Он располагался на той же Университетской набережной, рядом с нашим факультетом. Здесь было нечто иное, чем в Эрмитаже. Полумрак был наполнен какой-то золотистой, неуловимой пылью, сквозь которую проступали фигуры одетых в причудливые одежды людей.



Сначала я решил, что эти фигуры - настоящие, особым образом высушенные, забальзамированные люди. В основном это были мужчины и женщины восточного и негритянского типа, но почему-то я испытывал к ним особое расположение, словно это были мои дальние родичи. Но были и впрямь настоящие родичи. В одном из залов я обнаружил охотничью байдару с сидящими в ней людьми в плащах из моржовых кишок. Охотники сидели в молчании, сжимая в руках гарпуны, на их лицах лежала золотистая музейная пыль.
В моем сердце родилась острая жалость и сочувствие к этим моим арктическим землякам, вырванным из привычной среды. Я вдруг почувствовал всю глубину унижения быть выставленным на всеобщее обозрение, быть демонстратором иной жизни, удивительной, любопытной, но главное - дикой! Я вспомнил услышанные в детстве рассказы о том, как мой дед, великий шаман Уэлена Млеткин, был живым экспонатом на Всемирной этнографической выставке в Чикаго в конце девятнадцатого века. Можно только представить его душевные страдания, когда мимо него проходили разряженные, сытые, самодовольные, лощеные чикагские обыватели, обменивались вслух впечатлениями, которые дед, зная язык, хорошо понимал.
Музейные мои земляки ничего не слышали и ничего не понимали, но реплики в их адрес не отличались от тех, которые в свое время выслушивал в далеком американском городе мой дед.
Р� тогда РІ моей голове зарождалась мстительная мысль Рѕ том, Р° почему РЅРµ устроить РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РІ Анадыре или Уэлене Музей белого человека, выставить РЅР° всеобщее обозрение его автомобиль, велосипед, костюм, галстук, белые кальсоны... Рђ лучше всего -выставить РІ полном облачении его муляж, его изображение, аккуратно выбритое лицо СЃ торчащей РёР·Рѕ рта папиросой «Р‘еломорканал».
Р� СЏ Р±С‹ прохаживался РјРёРјРѕ стеклянных витрин СЃ надписями «Р РЈРљРђРњР� РќР• ТРОГАТЬ!» Р� смотрел РЅР° РЅРёС… снисходительно...
Но это было бы смешно и грустно.
("Дорожный лексикон")

[Валацуга]

Ребята сдали все экзамены, и оба получили путевки в университетский дом отдыха в Териоках на Карельском перешейке.



- Это очень красиво, когда есть лес, - задумчиво сказал Кайон, любуясь весенним нарядом земли из окна поезда.
Университетский дом отдыха располагался на самом берегу мелкого Финского залива.



Р’ первый же день ребята попробовали искупаться, РЅРѕ РІРѕРґР° была ледяная, как РІ Анадырском лимане…
Вылезая на сушу, Кайон ругался:
– Рђ РјРЅРµ говорили, что РІ Р РѕСЃСЃРёРё РІРѕРґР° везде как чай. Бр-СЂ! Р’ тундровом озере РєСѓРґР° теплее, чем РІ Финском заливе.



... �ногда свой гордый силуэт показывал военный корабль и скрывался за туманной дымкой Кронштадта.
...Взбираясь по крутому склону, держась за стволы деревьев, Ринтын уходил в лес. Над головой шелестели зеленые ветви, а на земле лежали прелые листья, опавшие хвойные иглы, сухие сучья, с громким треском ломающиеся под ногами. �ногда попадались большие муравьиные кучи, и Ринтын, присев на корточки, наблюдал за муравьиной суетой. Муравьи были озабоченны и торопливы, как жители большого города. Они тащили в свое жилище сухие стебельки, листья, которые, должно быть, использовались в муравьиной жизни.



Лес был сухой и не очень густой. Во всяком случае, Ринтыну не приходилось продираться сквозь чащобу. Прямые и высокие стволы сосен уходили к далекому синему небу. Но если долго приходилось идти по лесу, вдруг появлялось какое-то беспокойство, хотелось поскорее выйти на простор, увидеть небо не клочками, а во всей его широте и красоте. Возникали непонятный страх и мысль: а что, если не удастся выйти из лесу и так всю жизнь придется быть пленником деревянных великанов?
...Скоро Ринтын понял, что лес вокруг Териок невелик. Ринтын то и дело натыкался то на домик, то на забор, а чаще выходил на железную дорогу, которой придерживался, как постоянного и надежного ориентира.



...Ринтын доходил до Комарова, Репина, а потом шагал по Приморскому шоссе к своему дому отдыха. �ногда опаздывал на обед, на ужин, но не жалел об этом. Удовольствие, которое он получал от прогулок, было дороже. В лесу он вспоминал родную тундру, как он в детстве с бабушкой Гивынэ искал сладкие корни в мышиных кладовых. А однажды он испытал настоящий восторг, увидя покрытый мхом валун, точь-в-точь такой, как на склоне горы Линлиннэй.
("Время таяния снегов")



Тогда в число университетских преподавателей и аспирантов влилось новое, свежее пополнение бывших фронтовиков. Это были ребята, которые доказали свою храбрость на войне. Среди них был и Федор Абрамов.
Он уже стал лауреатом и находился в зените славы, когда я спросил его о тех днях.
Мы шли по Большому проспекту дачного поселка Комарово по направлению к Зеленогорску под темно-зелеными сосновыми ветками, пригнувшимися под тяжестью снега. В заколоченных на зиму дачах было тихо, и только время от времени за густыми, запорошенными деревьями слышался истончающийся гудок проносящейся электрички. Федора Александровича трудно было разговорить... ("Путешествие в молодость, или Время красной морошки")

*** - Дом отдыха Ленинградского университета (бывшая дача Хозяинова) сгорел несколько лет назад.

[Валацуга]

Берегом Кронверкской набережной, мимо кирпичной красной стены Артиллерийского музея он достигал Петропавловской крепости, чувствуя особое волнение, подозревая, что Юрий Гэмо ступал и по этим отполированным временем и солдатскими сапогами камням. ("В зеркале забвения")



РџРѕ пути Рє автобусной стоянке Кайо тщательно оттер РіСѓР±РЅСѓСЋ помаду. Где-то РІ глубине, РЅР° самом РґРЅРµ памяти нащупал заветное, почти что забытое - РєРѕРіРґР°-то, лет двадцать СЃ лишком назад, его так же поцеловали Сѓ древней стены Петропавловской крепости, РЅР° крохотном пятачке живой земли, РЅРµ закрытой камнем. Справа тянул СЃРІРѕСЋ широкую СЃРїРёРЅСѓ Дворцовый РјРѕСЃС‚, слева выгнулся РљРёСЂРѕРІСЃРєРёР№. РЎРёСЏР» всеми окнами Р—РёРјРЅРёР№ дворец, Р° чуть справа блестел золотой РєСѓРїРѕР» Р�саакиевского СЃРѕР±РѕСЂР°… Крепко это врезалось РІ память. ("Дорога РІ Ленинград")



А сейчас что-то случилось. Может, вспомнился собор Петра и Павла в самом центре Ленинграда, видимый отовсюду?
Кайо нашел неподалеку свободный РѕС‚ каменного настила берег. Если РЅРµ глядеть РїРѕ сторонам, можно было вообразить себя РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РЅР° берегу тундрового озера. Желтый песок РјСЏРіРєРѕ поддавался ногам, слышно было дыхание РІРѕРґС‹, Рё даже можно было уловить запах речной струи, распознать РІ нем намеки РЅР° вольные берега, лесные чащи, травянистые луга… РќРѕ РѕРґРЅРѕ всегда мешало: РІ РІРѕРґРµ отражался золотой шпиль, вонзенный РІ небо. Р� золотой ангел, едва различимый СЃ земли. Шпиль поначалу раздражал Кайо, РЅРѕ потом что-то такое случилось, что ему надо было непременно посмотреть РЅР° него, чтобы собственная душа обрела полет.
Созерцание этого шпиля всегда вызывало у Кайо желание совершить что-то необычное. �ногда он думал пуститься вперегонки с трамваем, чтобы его остановил милиционер. ("Дорога в Ленинград")

- Хотите, я вам покажу крепость? - вдруг предложила девушка. - Заодно угощу вас чаем. Вам все равно еще рано домой, вы слабы.
Девушка, назвавшаяся Наташей Величко, провела Кайо через восточные ворота на территорию Петропавловской крепости.



- Петропавловская крепость была заложена в мае тысяча семьсот третьего года по чертежу самого Петра Первого и первоначально называлась "Санкт-Петербургская крепость", - рассказывала Наташа. - А когда построили внутри крепостного вала вот этот собор, который поначалу был деревянным, в честь православных святых Петра и Павла, крепость стала называться Петропавловской.



Наташа и Кайо остановились перед собором. Ветер с Невы проходил над каменными стенами и поверху проникал в обширный крепостной двор, гоня по булыжному покрытию мокрые желтые листья.
- Петропавловская крепость - это начало Петербурга-Петрограда-Ленинграда, и день основания ее считается началом существования нашего города, - продолжала Наташа, - Конечно, слава у крепости мрачная. По существу, она никогда и не использовалась как военная крепость.



Уже РІ тысяча семьсот девяностом РіРѕРґСѓ СЃСЋРґР° был посажен Радищев, потом солдаты Рё офицеры Семеновского полка, РІ двадцать пятом РіРѕРґСѓ прошлого века - декабристы… Здесь сидели РІ разное время Писарев, Чернышевский, Фигнер, брат Ленина - Александр Ульянов.
Кайо с восхищением посмотрел на девушку и сказал:
- Можно подумать, что вы историк.
- Да какой, я историк, - засмущалась Наташа. - Просто интересуюсь местом, где живу. Вот он - мой дом. - Наташа повернулась, и Кайо увидел двухэтажный длинный каменный дом, обычный для старого Петербурга. Но не это поразило Кайо, а вывеска по фасаду, уместная, по мнению Кайо, в любом другом месте, только не здесь, - "Гастроном".



Наташа уверенно шагала вперед. Кайо едва поспевал за ней. Рядом со входом в магазин была дверь со свежими следами недавней краски, нанесенной, должно быть, на сырое дерево и поэтому быстро отвалившейся.
- �дите за мной, - сказала Наташа и спустилась на несколько ступенек вниз.
Дверь из коридора вела в большую кухню, где было неожиданно многолюдно и у большой, жарко натопленной плиты стояли пять женщин, каждая возле своей кастрюли.
Наташа со всеми поздоровалась и провела гостя в комнату, длинную и узкую, упиравшуюся в полукруглое окно с таким широким подоконником, что на нем мог улечься человек.
В комнате - простая железная кровать, застланная ярким лоскутным одеялом, шкаф с фанерными дверцами и стеклянным окошечком в верхней части, тумбочка и большая этажерка с книгами. Кроме того, у самого входа стоял небольшой стол, на котором аккуратно была сложена посуда.
- Вот и моя обитель, - весело произнесла Наташа. - Правда, похоже на келью?
- Никогда не был в келье, - ответил Кайо.
...- Вам здесь нравится? - спросил Кайо. Он уже окончательно оправился от приступа.
- Мне - очень! - ответила Наташа. - Ведь я живу в самом настоящем центре Ленинграда. Мне здесь очень хорошо.
Кайо поглядел в окно. Стекло начиналось чуть ли не с самой земли, понизу было забрано железной решеткой. Видны были только ноги прохожих. ("Дорога в Ленинград")



Занятно было ходить по каменным лабиринтам и открывать для себя новые, неожиданные уголки. При этом не покидала мысль, что здесь томились люди, отдавшие себя святому делу освобождения человека. Они видели эти торопливые пушистые облака, зеленую траву между серых плит узких тротуаров, сырые камни равелинов.



Ринтын стоял перед раскрытой тяжелой дверцей и осматривал внутренность камеры, где сидел Максим Горький.



РќР° железной кровати виднелись широкие железные полосы переплета. РџСЂСЏРјРѕ напротив двери — маленькое зарешеченное РѕРєРЅРѕ, Р° слева — откидной столик. Сразу подумалось Рѕ том, СѓРґРѕР±РЅРѕ ли было Горькому работать Р·Р° этим маленьким Рё низеньким столиком.



После мрачной атмосферы казематов и равелинов неожиданным был солнечный речной берег, покрытый мелким желтым песком, на котором грелись, как моржи на лежбище, голые люди. Некоторых из них можно было видеть еще в апреле, когда лед покрывал берег и лишь узкая полоска у самой воды была свободна от снега. Люди стояли, прислонившись к каменной стене, и ловили голыми плечами тепло.



Ринтын садился на берегу, ставил рядом коляску с Сергеем и подолгу смотрел на противоположную сторону реки, где огромные зеркальные окна дворцов отражали невскую воду, по набережной бежали машины мимо длинной стены Зимнего дворца, мимо Эрмитажа, приподнимались на мостике через Зимнюю канавку, проносились мимо строгой и прекрасной ограды Летнего сада, взбегали на Горбатый мостик и сворачивали на Литейный мост или на проспект в глубину городских кварталов.



У мостов, как у скалистых берегов, кружились чайки, садились на воду и смотрели красными глазами на рыбаков, прислонившихся в своих брезентовых плащах к каменным парапетам.



На берегу Невы хорошо думалось, словно на высоком мысу над Ледовитым океаном. ("Время таяния снегов")

Был ясный осенний день. Шпиль блестел на солнце так, что на него было больно смотреть. Кайо не сразу вошел в дом. Он последовал за какой-то экскурсией в собор.



Внутри собор оказался очень нарядным. Было даже что-то отчаянно веселое в этом нагромождении золотого блеска. Внутри собора находились могилы русских императоров, Кайо был уверен, что в России людей хоронят в открытых полях, называемых кладбищами, или же в парках, как Смоленское кладбище.



Он смотрел на тяжелые могильные плиты, на мраморные саркофаги и чувствовал, как исподволь к нему подбирается мысль о собственной смерти. Если он умрет в Ленинграде, то его похоронят по здешнему обычаю, в деревянном гробу. То ли дело на родине. Особенно в тундре. Одели бы во все белое, потом свезли бы на высокий холм и сняли бы одежду. � так оставили, обнажив тело холодному ветру. Так все-таки лучше, чем лежать, ощущая на себе тяжесть сырой земли.
Кайо стало душно, и он поспешил на улицу. ("Дорога в Ленинград")

…Через двадцать СЃ лишним лет Кайо вошел РІ ворота, пересек первый РґРІРѕСЂ, РЅР° котором были установлены фанерные щиты СЃ планом крепости Рё толпились РіСЂСѓРїРїС‹ экскурсантов, Рё через вторую арку вошел РІ знакомый РґРІРѕСЂ.
Р—Р° двадцать пять лет РІСЂРѕРґРµ Р±С‹ ничего РЅРµ изменилось. РќРѕ что-то было такое… Двухэтажный РґРѕРј был РЅР° месте. Его, РІРёРґРёРјРѕ, недавно покрасили. Только арка РІРѕСЂРѕС‚, ведущих РІРѕ РґРІРѕСЂ, почему-то была забита фанерой. Р’ окнах РґРѕРјР° СЏСЂРєРѕ сияли неживым блеском лампы дневного света.
Чего же не хватало? В доме не было магазина. Значит, и жильцов в нем нет, раз нет покупателей.



На фасаде одного из домов по-прежнему было написано "Монетный двор". Тогда Кайо думал, что здесь печатают и чеканят деньги, и удивлялся тому, что здание снаружи не охранялось. Да, люди и сейчас работали в крепости, может быть даже кто-нибудь и жил здесь постоянно, но преобладала уже музейная атмосфера. Не было просто прохожих, торопящихся домой или на работу. Люди шли медленно, оглядываясь с любопытством, взирая на окружающие постройки, глядя себе под ноги на древние камни. Они обменивались сведениями, вычитанными в путеводителях, в исторических книгах, и ничего не говорили друг другу о своих делах, о работе, о близких, о своих переживаниях, болезнях, заботах. Эти разговоры были для другого места, для другого времени.
Кайо медленно обошел СЃРѕР±РѕСЂ, двухэтажный РґРѕРј, вышел через ворота РЅР° набережную, РЅР° песчаный пляж. Чувство грусти РЅРµ покидало его. Наташу, наверное, можно разыскать, обратившись РІ справочное Р±СЋСЂРѕ. РќРѕ чем больше думал РѕР± этом Кайо, тем больше уверял себя, что этого делать РЅРµ следует. Это уже прожитая жизнь, Рё РѕРЅР° прекрасна именно тем, что ее нельзя повторить сейчас. Кайо теперь РґСЂСѓРіРѕР№ человек, Рё Наташа сегодня уже, конечно, РЅРµ та… РћС‚ того времени осталось только воспоминание, хорошее, может быть, полезное для РЅРѕРІРѕР№ жизни… Для РЅРѕРІРѕР№ жизни?
� вдруг в эту минуту Кайо с удивлением понял, что здесь, в Петропавловской крепости, он снова ищет то же самое, что искал двадцать с лишком лет назад. Он ищет свою родину, свое место на родной земле. � он нашел его. Пока у него возникло лишь смутное, но твердое ощущение того, что надо скорее возвращаться домой. Возвращаться для того, чтобы начать новую жизнь.



…Кайо СЃРЅРѕРІР° вошел РЅР° территорию крепости Рё через Никольские ворота вышел РЅР° Мытнинскую набережную. ("Дорога РІ Ленинград")

[Валацуга]

Кайо вышел на "Горьковской".
На площади стоял памятник. Максим Горький здесь был изображен великаном, и далеким от того представления, которое составил о нем Кайо еще в детстве.



…Р� РІРѕС‚ Горький РЅР° площади. Суровый, непреклонный, величественный. Почему-то РІ Р±СЂРѕРЅР·РѕРІРѕРј изображении писателя РЅРµ было той доброты, которой РѕРЅ согрел очень далекого читателя РІ занесенном снегами чукотском селении Улак. ("Дорога РІ Ленинград")

[Валацуга]

Вот в этом парке, протянувшемся от Кировского проспекта к Зоопарку, к разрушенному угловому дому на Мытнинской набережной, где предполагали устроить студенческое общежитие, Кайо тогда нашел скамейку.
Скамейка была точно на том же месте. А может быть, это другая скамейка - ведь прошло двадцать с лишним лет, сколько народу пересидело здесь, сколько краски было намазано, а потом стерто!
Кайо подавил искушение сесть на скамейку. ("Дорога в Ленинград")

[Валацуга]

…Р�РЅРѕРіРґР° Незнамов шел РЅРµ РїРѕ Дворцовому мосту, Р° поворачивал РѕС‚ Университетской набережной налево, пересекал РјРѕСЃС‚ Строителей, ступал РЅР° Мытнинскую набережную, РЅР° которую углом выходило студенческое общежитие. ("Р’ зеркале забвения")



Ринтын никак не решался пойти к Маше, хотя несколько раз подходил к ее общежитию. Адрес разузнал Кайон, встретив девушку на репетиции университетского хора, в котором он активно участвовал и которым очень увлекался.
Дом, РІ котором жила Маша, был восстановлен только наполовину. РЎРѕ стороны Невы Р·Р° деревянным забором виднелись заколоченные потемневшей фанерой РѕРєРЅР°, бреши РІ кирпичной стене, похожие РЅР° рваные края телесной – раны. РњРёРјРѕ РґРѕРјР° грохотали трамваи, РѕРЅ слегка сотрясался, Рё СЃ карнизов, рассеиваясь РІ РІРѕР·РґСѓС…Рµ, медленно оседала красная кирпичная пыль.
Кругом стояли живые здания, и половина этого дома тоже уже была заселена, но пустые окна другой половины смотрели как глазницы ослепшего человека.
Скоро для Ринтына стало привычкой после лекций прогуляться за мост Строителей, походить вокруг Машиного дома. Он все надеялся встретить ее. Наконец его упорство было вознаграждено: они столкнулись лицом к лицу.
– Здравствуй, Толя,– немного удивленно поздоровалась Маша.– Рђ СЏ уже РЅРµ думала тебя РєРѕРіРґР°-РЅРёР±СѓРґСЊ увидеть.
("Время таяния снегов")



Нет, надо идти дальше, посмотреть, что стало с домом, который разбирал студент Кайо, кашляя от кирпичной пыля и еще не подозревая, что этот кашель от болезни, угнездившейся в его легких.
Когда Кайо впервые шагнул за забор, отдалявший от улицы полуразрушенный дом, он словно шагнул назад, навстречу прошедшей войне. Он снова слышал хруст щебня под подошвами, тяжелые солдатские шаги в тишине настороженных девятисот ночей, когда каждая минута, каждая секунда могли принести смерть в любой дом.
Рядом с Кайо работали вчерашние фронтовики, ставшие студентами. Почти все они носили военную одежду, солдатские гимнастерки, офицерские кителя. Работали они на разборке дома сосредоточенно, добросовестно, без лишних слов. � вот один из них, у которого на кителе было два ордена Отечественной войны, тихо позвал Кайо и велел сходить к коменданту, отставному военному.
Комендант, сидевший в крохотной каморке, понимающе кивнул и тяжко вздохнул. Он взял большой серый мешок и пошел за Кайо.
Студент-офицер сидел на груде кирпичей и курил. Большой лист газеты лежал в его ногах, придавленный кирпичом. Когда ветер пошевелил край газеты, Кайо увидел обрывок женского платка и осколок гладкой белой кости. Сначала он ничего не мог понять, а потом, когда догадался, волосы от ужаса взмокли и на лбу выступила испарина. Студент-офицер покосился на Кайо и сочувственно сказал: "Ладно, иди. Как-нибудь справимся".
Кайо отошел.
� в дальнейшем он каждый раз содрогался, когда находил что-нибудь подобное среди груды разбитых кирпичей и щебня.
Сейчас здесь была широкая набережная, а на углу стоял красивый большой дом с табличкой "Общежитие Ленинградского ордена Ленина университета имени А. А. Жданова".
Дом показался совершенно другим, а может быть, его и в самом деле перестроили.
…Рђ РІРѕС‚ Рё РґРѕРј РЅР° углу. Теперь это общежитие. Р’ СЃРѕСЂРѕРє седьмом РіРѕРґСѓ РѕРЅ работал РЅР° его восстановлении. Р СЏРґРѕРј - РјРѕСЃС‚ Строителей. Каменный. РўРѕРіРґР° был деревянный… ("Дорога РІ Ленинград")

*** - дом был снесен в 2006 году, на его месте построен новый, напоминающий в общих чертах фасад предшественника.

[Валацуга]

Рћ врачах-туберкулезниках Кайо сохранил самые лучшие воспоминания. РћРЅРё какими-то едва уловимыми чертами отличались РѕС‚ РґСЂСѓРіРёС… врачей. Может быть, оттого, что РёРј приходилось долго, РёРЅРѕРіРґР° годами лечить СЃРІРѕРёС… больных, которые РІ те времена, РєРѕРіРґР° болел Кайо, РІСЃРµ-таки РІ большинстве случаев умирали. Как РЅРµ вспомнить доктора Сергея Владимировича Петрова, который лечил его. Доктор только что вернулся СЃ РІРѕР№РЅС‹, РїРѕРґ его халатом виднелся офицерский китель, РґР° Рё РїРѕ улице Петров С…РѕРґРёР» РІ шинели - это видел Кайо, чья РєРѕР№РєР° находилась Сѓ самого РѕРєРЅР°, выходившего РЅР° площадь Льва Толстого…
…Р’ этом диспансере, располагавшемся РІ уютном РѕСЃРѕР±РЅСЏРєРµ РЅР° площади Льва Толстого, РЅР° пересечении Большого проспекта Петроградской стороны Рё РљРёСЂРѕРІСЃРєРѕРіРѕ проспекта, царила удивительная атмосфера. Люди выглядели странно здоровыми, РЅР° РјРЅРѕРіРёС… лицах даже горел румянец. Очень редко можно было встретить человека, согнутого болезнью, кашляющего. Здесь кашляли тихо, деликатно, тщательно прикрывая СЂРѕС‚ Рё сплевывая РІ специальную бутылочку темного стекла СЃ плотно завинчивающейся крышкой, похожую РЅР° старый проткоочгын.



…Кайо шел РЅР° площадь Льва Толстого, зная, что РЅР° месте этого РѕСЃРѕР±РЅСЏРєР°-диспансера теперь стоит Дом РјРѕРґ, современное здание РёР· стекла Рё бетона, Рё станция метро "Петроградская". Даже скверик РєСѓРґР°-то исчез, поглощенный огромным зданием. РљРѕРіРґР° глазу РЅРµ Р·Р° что зацепиться, то Рё воспоминания тускнеют. Поэтому Кайо поспешил отсюда Рє парку возле Зоосада. ("Дорога РІ Ленинград")