Форум сайта «Глобус Беларуси»

[Валацуга]

На Варшавском вокзале, пока Зайцев ходил за билетами, женщины собрали деньги на продукты.
("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Деревня, куда мы приехали, называлась Тресковицы и находилась недалеко от железнодорожной станции Вруда.



Все для меня было внове: и косить, и снопы вязать, молотить. Впервые в жизни я учился запрягать лошадь, возить на ней солому и снопы. У меня всегда было настороженное и недоверчивое отношение к коровам и лошадям. Все-таки они не собаки. Но я вызвался помогать и старался делать работу так, чтобы на меня не обижались.



… Р� РІРѕС‚ СЏ смотрю РЅР° волнующееся желтое РјРѕСЂРµ поспевшего хлеба. Поле начинается сразу же Р·Р° последним РґРѕРјРѕРј деревни, словно РјРѕСЂРµ Сѓ СЌСЃРєРёРјРѕСЃСЃРєРѕРіРѕ селения Наукан – чуть ли РЅРµ СЃ РїРѕСЂРѕРіР°. Р—Р° полем темная зеленая полоса леса, РЅРѕ РѕРЅР° далеко, чтобы РґРѕ нее дойти, надо пересечь поле РїРѕ невидимой тропинке, затерявшейся среди стеблей ржи.
Я иду, и меня обволакивает неясный шум, шелестение, легкие удары колосьев друг о друга. �ногда в этот спокойный, умиротворяющий звук врывается птичий звонкий оклик.



Как здесь хорошо, просторно Рё легко! Р� красиво. Где-то РїРѕСЋС‚ песню. Прислушиваюсь – нет, это РјРЅРµ показалось. Рђ может, просто Сѓ меня РЅР° душе поет радость РѕС‚ волнующего свидания СЃ мечтой? Ведь РІСЃРµ это было РІ песнях: Рё широкое поле, Рё дальний лес, опушка, поросшая РјСЏРіРєРѕР№ зеленой травой, птицы далеко РІ поднебесье, рожь, тропинка Рє реке Рё обильная утренняя СЂРѕСЃР°, тяжелая Рё студеная… Р’ СЃРІРѕР±РѕРґРЅРѕРµ РѕС‚ работы время СЏ садился РЅР° берегу речки Рё слушал. Слушал песни, спетые РЅР° берегу Ледовитого океана Леной, вспоминал РёС… Рё чувствовал тоску, непонятную, глухую… Почему-то РјРЅРµ хотелось очутиться Сѓ себя РІ Уэлене, РЅР° берегу лагуны, взойти РЅР° зеленые холмы, идущие чередой Рє РљСЌРЅРёСЃРєСѓРЅСѓ, увидеть далекое РјРѕСЂРµ…
Я провел две недели в деревне Тресковицы, всласть, до ломоты в костях, наработался и на току, и на поле, и на скотном дворе, научился запрягать и распрягать флегматичного, старого мерина по кличке Гоголь.
("Под сенью волшебной горы")



За огородами чернели избы. Они тянулись двумя рядами вниз к реке, откуда поднимался легкий утренний туман. �збы были низкие, приземистые и совсем не походили на нарядные дачные домики на Карельском перешейке под Ленинградом. Над трубами вился дымок, и запах его был не угольный, а дровяной, хорошо знакомый.



Мычали коровы. Они выходили из дворов, важно помахивая хвостами, и направлялись к реке. Ринтын пошел следом за коровами, но держась на значительном расстоянии.



РќР° почерневших РѕС‚ сырости бревнах сидел старик пастух, перепоясанный веревкой, Рё дудел РІ помятый пионерский РіРѕСЂРЅ. РћРЅ первым поздоровался СЃ незнакомцем. “Как РІ Улаке”,– СЃ удовольствием отметил РїСЂРѕ себя Ринтын. ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Р�РЅРѕРіРґР° Ринтын СЃ Машей, гуляя, доходили РґРѕ станции Р’СЂСѓРґР°, РјРёРјРѕ которой проносились поезда, поднимая желтую пыль СЃ полотна РґРѕСЂРѕРіРё. Рельсы напоминали РґРѕСЂРѕРіСѓ Владивосток – РњРѕСЃРєРІР°, незнакомые станции Рё далекие РіРѕСЂРѕРґР°….



…Р� РІСЃРµ же мысли его РІСЃРµ чаще обращались Рє Маше.
Он почувствовал, что так дальше продолжаться не может, и решил тайком уехать.



Днем, когда все были в поле, Ринтын собрал свой чемодан, взвалил на плечи и пешком отправился на станцию Вруда. Уже на станции он обнаружил, что денег у него нет: едва-едва набралось на билет до районного центра Волосово. ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Одним из самых незабываемых и волнующих событий в моей жизни была встреча с Первой симфонией Калинникова.



… Возвращался СЏ через районный центр Волосово. Поезд шел только утром, Рё ночь пришлось коротать РІ тесном зале ожидания вокзала. Было еще тепло, ночь была тихая, наполненная запахами близкого леса. РЇ долго лежал РЅР° жесткой СѓР·РєРѕР№ скамейке Рё прислушивался Рє бормотанию радиорепродуктора, установленного РЅР° улице РЅР° высоком столбе.
Время приближалось к полуночи. В зале было душно, и я вышел на свежий воздух: ранее я заприметил несколько скамеек, стоявших прямо среди кустов.



В темноте, ощупью, я нашел скамейку и с радостью убедился, что она свободна.
Бормотание репродуктора стало разборчивее. Передавали последние известия.
Я улегся, прикрылся своим пальтишком и так лежал с открытыми глазами, тихо радуясь тому, что мне довелось побывать в настоящей деревне, увидеть наконец своими глазами, как растет хлеб.
После чтения последних известий диктор объявил, что сейчас будет исполнена симфония Калинникова. Это имя ничего мне не говорило, и я со спокойным удовлетворением подумал, что мне будет хорошо спать под музыку.
РќРѕ РІ эту ночь СЏ почти РЅРµ СЃРѕРјРєРЅСѓР» глаз. РџСЂРё первых же тактах СЏ вскочил Рё уселся РЅР° скамейку, чутко прислушиваясь Рє звукам, стараясь РЅРµ пропустить РЅРё РѕРґРЅРѕР№ ноты этой удивительной музыки. Р’СЃРµ РјРѕРё чувства, РІСЃРµ РјРѕРё смятенные, неоформленные мысли – РІСЃРµ РѕРЅРё были ведомы человеку, который сочинил эту симфонию. Да Рё трудно сказать РѕР± этом произведении, что РѕРЅРѕ сочинено. Р’СЃРµ как будто было знакомо, потому что звучало РІ слышанных РјРЅРѕР№ песнях, РјРЅРѕРіРёРµ мелодии угадывались. Р� РІ то же время это была совершенно новая вещь, доселе незнакомая, РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ слышанная. Р’ этом причудливом сочетании РЅРѕРІРёР·РЅС‹ Рё уже знакомого заключалась необычайная сила воздействия РЅР° слушателя. Композитор как Р±С‹ собрал разрозненные цвета, расположил РёС… РІ нужном РїРѕСЂСЏРґРєРµ, Рё РІРѕС‚ РѕРЅРё заиграли РЅРѕРІРѕР№ оригинальной картиной, называемой симфонией.
Музыка Калинникова унесла меня обратно РЅР° берег Ледовитого океана. Р� СЏ видел РІ этой темноте, сгущенной близким соседством леса, нагромождения торосов Сѓ РєРѕСЃС‹, видел рыжую осеннюю тундру СЃ тусклым блеском бесчисленных озер, оленьи стада, вельботы, людей, сгрудившихся Сѓ РїСЂРёР±РѕР№РЅРѕР№ черты РІ ожидании добычи, РІ ожидании РјРѕСЂСЃРєРѕРіРѕ урожая, который собирали мужчины – охотники.
… Давно кончилась музыка. Р�Р· лесу пришла тишина Рё окутала привокзальную площадь, укрыла меня РЅР° жесткой скамейке, РЅРѕ СЏ РІСЃРµ еще РЅРµ РјРѕРі уснуть.
Утром пришел поезд, и я уехал в Ленинград продолжать учебу в университете.
("Под сенью волшебной горы")

[Валацуга]

Ринтын занимался РїРѕ утрам. РћРЅ вставал около четырех, завтракал кипятком СЃ сайкой Рё дешевыми конфетами, выходил РёР· общежития Рё направлялся РІ Соловьевский садик, Рє обелиску “Румянцева победам”.



В эти часы, когда город как бы замирал перед началом очередного дня и солнце поднималось за громадами домов, яснее думалось, и сухой текст научных трудов иногда казался даже привлекательным.
("Время таяния снегов")
***



…волновался РЅРµ меньше, чем перед первым свиданием СЃРѕ своей будущей женой РІ Румянцевском садике РЅР° углу Университетской набережной Рё Первой линии РІ Ленинграде.
("Дорожный лексикон")
***



РќР° углу Первой линии Рё набережной Невы находился небольшой Соловьевский сад СЃ обелиском “Румянцева победа”. Деревья стояли РІ белом наряде, РїРѕРґ РЅРёРјРё лежал нетронутый, неметеный снег. Р’ саду было пусто, никто РЅРµ мешал читать Рё предаваться размышлениям. ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Общежитие наше помещалось на Пятой линии Васильевского острова. На нашем этаже находилась большая комната, называемая рабочей, где можно было сидеть даже ночами. Я осторожно выскользнул из-под одеяла, наскоро оделся, взял рукопись и отправился по полутемному коридору в рабочую комнату. Там горел свет, и какой-то студент в поношенном офицерском кителе, обхватив голову руками, сидел над толстенной книгой. Это был сорок восьмой год, и большинство студентов университета были бывшими фронтовиками.
Я выбрал стол в углу и разложил бумаги.
Строки сами лились из-под пера, и передо мной на странице возникало первое произведение на чукотском языке, строки которого не доходили до конца страницы и которое можно было читать, ясно ощущая ритм, концевые рифмы, и, что самое главное, получалось, во всяком случае по звуковому письму, нисколько не хуже, чем в оригинале!
("Под сенью волшебной горы")

[Валацуга]

Тучкова набережная отличалась от набережных Большой Невы. Длинные деревянные сооружения, похожие на склады в Гуврэльском морском порту, огромные штабеля дров тянулись вдоль реки от конца Малого проспекта до Пушкинского дома.


("Время таяния снегов")

[Валацуга]

Когда Гэмо приехал в Ленинград, институт официально носил название �нститута языка и мышления имени академика Николая Яковлевича Марра. Научные кабинеты находились в крохотных закутках позади основного здания Академии наук, парадным фасадом выходившего на Неву. Гэмо воображал научных работников глубоко погруженными в Мышление, в изучение Языков, среди которых предметом научного исследования оказался и его родной чукотский язык. Главным специалистом по чукотскому языку в институте считался Петр Яковлевич Скорик.
("В зеркале забвения")

[Валацуга]

У ребят было новое занятие: чтоб скоротать время, они вслух повторяли адрес Василия Львовича.
— РќР° троллейбусе номер пять нужно доехать РґРѕ остановки Кирочная, выйти там Рё идти пешком РґРѕ улицы Красной Конницы. Напротив РІС…РѕРґР° РІ большой разрушенный РґРѕРј. Подняться РЅР° третий этаж Рё нажать РЅР° Р·РІРѕРЅРѕРє двери СЃ цифрой "семь", — закрыв глаза, повторял Ринтын, Р° Кайон следил РїРѕ бумажке.



...По Суворовскому проспекту они шли пешком и искали улицу Красной Конницы.
Немного было досадно оттого, что на этой улице не оказалось даже намека на всадников. Обычная улица, довольно тихая, уходящая вдаль, прорезала скопища каменных домов. Вместо цокота подкованных сапог по асфальту шуршали шины автомобилей.



– Р’РѕС‚, РїРѕ приметам, этот РґРѕРј,– сказал Кайон, показывая РЅР° большое полуразрушенное здание СЃ пустыми глазницами-окнами. ("Время таяния снегов")

Улица еще совсем недавно носила имя славной Красной Конницы, а ныне называлась Кавалергардской. От этого нового названия несло запахом конского навоза, в нем слышался цокот хорошо подкованных копыт по булыжной мостовой. На ней не было примечательных архитектурных сооружений, кроме огромного серого здания банка с большой мемориальной доской из розового гранита.



Она напоминала о том, что здесь, в здании военного госпиталя, во время Великой Отечественной войны, от прямого попадания бомбы погибли раненые и медицинский персонал.



Где-то неподалеку должен находиться дом, в котором Анна Андреевна Ахматова провела свои самые тяжкие годы гонений и клеветы. Незнамов ожидал увидеть хотя бы небольшую доску, но ничего подобного не нашел: видимо, людям из мэрии хватило соображения лишь на переименование улицы. Во все исторические времена, как заметил Незнамов, потомки отмечали памятными знаками лишь славные вехи, но не поражения и бедствия.



А вот дом, где проживал создатель чукотской письменности. Здесь тоже не было мемориальной доски. Благодарные потомки-лыгъоравэтльаны не позаботились о том, чтобы сохранить память об одном из первых учителей Чукотки, авторе первой чукотской грамматики и множества учебников для школ далекого Севера Петре Яковлевиче Скорике.



…РџРѕРєР° РѕРЅ выходил Р·Р° РІРѕРґРѕР№, Незнамов оглядывал комнату, РІ которой РЅРµ раз бывал Юрий Гэмо, РєСѓРґР° РѕРЅ РїСЂРёРЅРѕСЃРёР» детей, чтобы показать учителю, как РѕРЅ выражался, «Р»СѓС‡С€РёРµ СЃРІРѕРё произведения». РћРЅ догадывался, что неожиданно возникшее недомогание было следствием угрожающего его приближения Рє той черте, которая отделяла его существование РѕС‚ существования Юрия Гэмо.
("В зеркале забвения")

[Валацуга]

…Действующих церквей РІ Ленинграде совсем немного, Рё Ринтын долгое время РЅРµ замечал РёС…, РїРѕРєР° РЅРµ увидел толпу возле храма РЅР° Смоленском кладбище.
При приближении к церкви у людей даже лица менялись, головы вбирались в плечи. Некоторые еще издали начинали истово креститься.



…РќР° Смоленском кладбище церковь была сравнительно небольшая, РЅРѕ РІРѕРєСЂСѓРі нее всегда царило оживление. Ринтын никак РЅРµ решался войти внутрь. РћРЅ уважал чувства тех, кто нес СЃРІРѕРё горести Рё заботы РІ полутемную широкую дверь. Среди старух Рё стариков встречались совсем еще молодые люди.
Долго он набирался храбрости, прежде чем вошел в церковь. Согбенная старушка у дверей, одетая во все черное, шепнула ему, чтобы он снял кепку.
Откуда-то сверху лился дневной свет, смешиваясь с мерцанием множества свечей и блеском электрических лампочек. Вдали стоял священник в торжественном облачении и размахивал дымящимся кадилом. Другой стоял спиной и читал книгу. Пахло жженой корой и горелым салом свечей. С полутемных тусклых икон смотрел слегка раскосый человек, напоминающий ратмановского эскимоса. Светлый нимб вокруг головы напоминал меховую опушку малахая.



…Великолепие внутреннего убранства храма, торжественный С…РѕСЂ, многозначительность заклинаний священника – РІСЃРµ это свидетельствовало Рѕ могуществе Р±РѕРіР°.
("Время таяния снегов")



Городское солнце, какое-то пыльное, особенно Рє концу РґРЅСЏ, словно вбирало РІ себя РіСЂСЏР·СЊ РѕС‚ РіРѕСЂРѕРґСЃРєРёС… улиц, медленно скатывалось Р·Р° РґРѕРјР°, расположенные РЅР° РґСЂСѓРіРѕРј берегу Смоленки, Р·Р° тенистым Смоленским кладбищем, Р° народу РЅР° набережной прибавлялось, музыка становилась громче. Выползали пьяные РёР· расположенных РІ ближайших подвалах пивных, РіРґРµ подавали прекрасные сардельки Рё СЃРѕСЃРёСЃРєРё, РіРґРµ можно было заказать кружку жигулевского «СЃ прицепом», то есть влить РІ нее граммов сто — сто пятьдесят РІРѕРґРєРё. Гэмо пробовал этот напиток, Рё РѕРЅ ему нравился, потому что прибавлял СѓРјР° Рё смелости, Рё РѕРЅ чувствовал себя способным выразить любую мысль, для которой РІ трезвом РІРёРґРµ Сѓ него РЅРµ находилось нужных слов.
("В зеркале забвения")

[Валацуга]

В Казанском соборе помещался музеи истории религий, директором которого до самой своей смерти был знаменитый этнограф и писатель, автор первого чукотского букваря Владимир Германович Тан-Богораз... ("Время таяния снегов")



�мя Владимира Германовича Богораза, имевшего литературный псевдоним Тан, было мне известно с детства. Я держал в руках составленный им "Чукотско-русский словарь", листал его книгу "Чукчи", в которой было собрано все, что мог изучить и систематизировать один человек.
...РќР° РјРѕРёС… книжных полках стоит собрание сочинений Р’.Р“. Тана, РіРґРµ собраны почти РІСЃРµ его литературные произведения – рассказы, романы, очерки, стихотворения.
РЇ часто перечитываю его "Чукотские рассказы" Рё нахожу РІ РЅРёС… такие черты достоверной жизни, которые нельзя РЅРµ только придумать, РЅРѕ Рё наблюдать СЃРѕ стороны – РёС… только самому можно пережить.
В творчестве В.Г.Тана не только ожили типы, примечательные личности, обычаи, верования и уклад жизни чукотских общин конца прошлого и начала нынешнего века, но и запечатлелось то время, время "нового завоевания" Чукотской земли, завоевания уже не огнестрельным оружием, против которого чукчи успешно устояли, сохранив свою независимость, а крестом и спиртом, заигрыванием с верхушкой оленных хозяев, с теми, кто имел большие стада.
...Чтение его книг по-прежнему доставляет удовольствие, волнует сердце мое, хотя описываемые события отстоят от сегодняшнего дня более чем на три четверти столетия. Очарование книг В.Г.Тана, по-видимому, никогда не иссякнет: сегодня оно тоже действует на сердца тех, кто родом с Севера или связан с этим удивительным краем.
...Тынано показал мне довольно богатую коллекцию книг, среди которых мне попалась книга "Чукотских рассказов" В. Г. Тана, переизданная Магаданским издательством.
– Как тебе эта РєРЅРёРіР°? – СЃРїСЂРѕСЃРёР» СЏ старика.
– Хорошая РєРЅРёРіР°, – солидно ответил старик. – Умная. Глубоко внутрь смотрит пишущий. Только чувствую – СЂСѓСЃСЃРєРёР№ пишет.
– Почему? – допытываюсь.
– Такое чувство, словно отошел далеко РІ сторону, встал РЅР° РїСЂРёРіРѕСЂРѕРє Рё СЃРѕ стороны смотришь РЅР° самого себя… ("РџРѕРґ сенью волшебной РіРѕСЂС‹")

[Валацуга]

Была весна. Тропка, по которой мы переходили Неву, начиналась от Адмиралтейства и выходила к гранитному спуску напротив Академии наук.





Уже подтаивал снег, а солнце так прямо пекло голову, снежный блеск слепил глаза.
У подъема на гранитную набережную меня встретил милиционер и скомандовал:
— Стой!
Я испуганно повиновался, быстро соображая, в чем это я мог провиниться.
Милиционер подошел, приложил правую руку в коричневой матерчатой перчатке к зимней форменной шапке со звездой и строго произнес:
— РџСЂРѕС…РѕРґ РїРѕ льду строго запрещен! Штраф — двадцать пять рублей!
Сумма по тем временам была огромная: поллитровая кружка пива в уличном ларьке стоила сорок копеек.
— РќРѕ СЏ РЅРµ знал! Честное слово — РЅРµ знал! — принялся СЏ уверять милиционера. — Вчера СЏ РїСЂРѕС…РѕРґРёР»…
— Вчера еще было можно, Р° СЃ сегодняшнего числа — запрещено!
— РќРѕ РіРґРµ СЏ РјРѕРі узнать РѕР± этом? — растерянно пробормотал СЏ.
— РќР° том берегу находится точно такой плакат! — Милиционер указал РЅР° обломок лыжной палки СЃ картонкой, РЅР° которой было написано: «РџСЂРѕС…РѕРґ РїРѕ льду запрещен! Опасно!»
� я впрямь не заметил этого плаката: ни здесь, ни на том берегу.
— Что же делать? РЇ — студент… Откуда Сѓ студента такие деньги?
— РўРѕРіРґР° идите обратно!
Но разжалобить милиционера не удалось. Он невозмутимо и строго повторил:
— Нет денег — РёРґРё обратно!
Пришлось подчиниться приказу.



У Адмиралтейства, под каменным львом, я прочитал плакат-предупреждение и понял: у милиционеров своя логика!
("Дорожный лексикон")

[Валацуга]

РћРЅРё дошли РґРѕ дверей общежития, потом, РЅРµ сговариваясь, повернули обратно, перешли Малую Невку, вышли Рє ростральным колоннам, опустились РІРЅРёР·, Рє плещущейся Рѕ гранит РІРѕРґРµ. Отсюда открывался РІРёРґ РЅР° РІСЃРµ знаменитые невские ансамбли — РЅР° Р—РёРјРЅРёР№ дворец, Петропавловскую крепость, РЅР° РљРёСЂРѕРІСЃРєРёР№ Рё Литейный мосты.
- Еще только в прошлом году,- задумчиво сказал Ринтын,- мне казалось, что я никогда не пойму каменной красоты города, никогда не полюблю эти гранитные берега, скрывшие под собой живую землю. А теперь смотрю - и не могу оторваться. Это так прекрасно!
(Время таяния снегов)



…Р’ эти прекрасные белые ночи Незнамов выходил РЅР° улицу Рё медленно брел РїРѕ Невскому проспекту РґРѕ самой Дворцовой набережной, шел РјРёРјРѕ сказочно прекрасной решетки Летнего сада, переходил РЅР° РґСЂСѓРіРѕР№ берег Невы, смотрел, как разводят мосты, Рё часто встречал РІРѕСЃС…РѕРґ солнца РЅР° Стрелке Васильевского острова.
Он воображал, как этими путями идет Юрий Гэмо, уже довольно известный литератор, в легком темно-синем плаще, потому что ленинградские зимы казались ему достаточно теплыми, чтобы обходиться без зимнего пальто.
Возле розовых гранитных шаров у подножия Ростральных колонн он вспоминал родной Уэлен и галечный берег, уходящий под скалы мыса Дежнева, маяк со светлым вертящимся лучом над Ледовитым, океаном, зеленые мшистые камни и слышал зовущий посвист тундровых евражек.
("В зеркале забвения")

[Валацуга]

Ринтыну полюбились прогулки РїРѕ РіРѕСЂРѕРґСѓ. РћРЅ пешком РґРѕС…РѕРґРёР» РґРѕ Главного штаба, чтобы еще раз посмотреть РЅР° арку, которой кончалась улица Герцена… РњРЅРѕРіРѕ лет назад РІ библиотеке Улакской семилетней школы ему попалась РєРЅРёРіР°, РЅР° обложке которой была изображена эта арка. РџРѕРґ ней клубился РїРѕСЂРѕС…РѕРІРѕР№ дым, лучи прожекторов высвечивали Александровскую колонну, площадь, заполненную матросами-балтийцами, перепоясанными пулеметными лентами, красногвардейцев СЃ винтовками наперевес. Р’РЅРёР·Сѓ стояло название РєРЅРёРіРё – “Штурм Зимнего”.



Такое часто бывало СЃ РЅРёРј: РєРѕРіРґР° долго смотришь РЅР° картину, РІ воображении неподвижные фигуры оживают Рё слышишь даже Р·РІСѓРєРё или слова разговора. Картинка РЅР° обложке РєРЅРёРіРё доносила РґРѕ берега Берингова пролива далекое “СѓСЂР°” РІ честь Великой Октябрьской социалистической революции. РљРѕРіРґР° стоишь РЅР° мысе Дежнева, детский глобус обретает размеры Рё реальность земного шара: РґРІРµ его половины – Азиатский материк Рё Америка оказываются РЅР° расстоянии человеческого взгляда.
Р� теперь, РєРѕРіРґР° Ринтын стоял РїРѕРґ аркой Главного штаба, далекое прошлое становилось близкой реальностью, Рё ему казалось, что РѕРЅ слышит СЌС…Рѕ революции, каким-то чудом сохранившееся РІ каменных складках архитектурных украшений…



Под аркой проходили люди. Они шли обычные, будничные, с заботами, наверное, совсем несоизмеримыми с теми, с которыми отсюда к Зимнему пошли осенней ночью рабочие, матросы и солдаты Петрограда. ("Время таяния снегов")

[Валацуга]

На Дворцовой площади ветер бесновался, как в открытой тундре. Вокруг Александровской колонны змеились вихри снега, пурга вздымалась к ангелу и свистела в его крыльях. Временами захватывало дыхание, вместе с воздухом в горло попадал снег, вызывая кашель.
– Это наша РїРѕРіРѕРґР°! – РєСЂРёРєРЅСѓР» Ринтын спутнице.– Наша РїСѓСЂРіР°. Сегодня РІ Ленинграде как РЅР° Чукотке. Хорошо!
Маша с улыбкой кивнула. ("Время таяния снегов")